Смутным временем в нашей истории можно назвать 14-15 лет с 1598 по 1613 годы. Признаки Смуты стали обнаруживаться тотчас после смерти последнего царя старой династии, Федора Ивановича; Смута прекращается с того времени, когда земские чины, собравшиеся в Москве в начале 1613 года, избрали на престол родо-начальника новой династии царя Михаила. В этот промежуток времени московская жизнь была полна борьбой различных общественных и политических сил. Всматри-ваясь в ход этой борьбы, замечаем, что сначала её предметом служит московский престол. За обладание им борются разные “желатели власти”: Романовы с Годуно-выми, затем Годуновы с самозванным царевичем Дмитрием Ивановичем, и напос-ледок, убив самозванца, престолом овладевает князь из потомства Рюрика Василий Иванович Шуйский. Вскоре за воцарением Шуйского начинается ряд восстаний на царя Василия и окружающих его “лихих бояр”. Хотя восставшие и прикрываются именем царя Дмитрия, которого не считают убитым, однако ясно, что движение ру-ководится уже не династическими мотивами, а мотивами классовой вражды. На ра-бовладельческую вершину общества восстают общественные низы - казачество - в чаянии политического и социального переворота. Это открытое междоусобие про-должается с 106 по1610 год и может быть названо временем социальной борьбы. В московское междоусобие, вскоре же по его возникновении, начинают вмешиваться всякого рода иноземцы, чтобы воспользоваться слабостью Москвы в своих частных интересах или же для пользы их государств - Швеции и Речи Посполитой. Это вмешательство приводит к тому, что Новгородская и Смоленская окраины государ-ства переходят под власть шведов и поляков, а в самой Москве после свержения с московского престола царя Василия, водворяется польско-литовский гарнизон. Та-ким образом, социальная смута приводит к разложению общественного порядка в Московском государстве и падению государственной самостоятельности. Вмеша-тельство иноземцев и их торжество над Москвою возбуждают в русских нацио-нальное чувство и направляют против народных врагов все слои московского насе-ления. С 1611 года начинаются попытки свержения чужой власти; но они не удают-ся до тех пор, пока им вредит слепая непримиримость общественных слоев. Но ко-гда в 1612 году образовалась в Ярославле боевая организация, объединившая сред-ние классы московского общества, дело получает иной оборот.
Ярославское временное правительство успело настолько повлиять - и внуше-нием и силой - на казачью массу, что достигло единения всех народных сил и вос-становило царскую власть и единое правительство в стране. Этот период Смуты (1611-1613) может быть назван временем борьбы за национальность.
1.РОССИЯ НАКАНУНЕ СМУТЫ.
1.1. Знать княжеская и знать дворцовая.
К концу 16в. в результате опричнины и долголетней Ливонской войны Россия оказалась в тяжелом социально-экономическом кризисе, который усугублялся политической борьбой за власть между боярской группировкой, обострившейся после смерти Ивана Грозного. Грозный умер 18 марта 1584 года, а 2 апреля про-изошел открытый беспорядок на центральной московской площади “Пожаре” (иначе Красная площадь). Вооруженная толпа хотела приступом взять Кремль и требовала выдачи фаворита Грозного опричника Богдана Вольского, который будто бы “хочет извести царский корень и боярские роды”. Дело шло о том, сохранить ли при преемнике Грозного, царе Федоре, опричнину, или же ее отменить. Народ поддержал “земских бояр”, противников опричнины, князя И. Ф. Мстиславского и Н. Р. Юрьева; они выслали из Москвы Б. Вольского, едва не убитого толпой. Таким образом, на первых же порах чисто политический вопрос - о порядке внутреннего управления - был решен при участии площади; именно под ее давлением ненавистная народу опричнина была уничтожена.
Такое вторжение толпы в боярскую ссору приключилось потому, что все в Москве знали свойства воцарившегося после Грозного его сына Федора. При всту-плении Федора на престол никому и в голову не приходило, будто он способен управлять страной; да и сам он кротко покорился вспомогательному правительству, которое было учреждено немедленно. Мстиславский и Никита Романович, особен-но последний, пользовались известностью и популярностью, и толпа успокоилась на том, что у правления стали именно они. Правил собственно Никита Романович, стоявший к царю ближе всех, как его родной дядя по матери. Когда же он захворал (в августе 1584 г.), править стал вместо него шурин царя Федора, брат его жены Ирины Федоровны, Борис Федорович Годунов. Оба эти правителя были настолько умны и ловки, что сумели держать московское население в порядке и повиновении и сами не выносили в народ боярских интриг и дворцовых секретов. Годунов даже успел привести в послушание себе всю боярскую среду, далеко не расположенную к нему. Но, разумеется, он не мог подавить тех чувств неприязни и зависти, какие вызывала в боярстве его быстрая и блестящая карьера. Эти чувства знати лично к Борису сплетались с другими мотивами ее недовольства и создавали почву для по-стоянной, хотя и прикрытой, дворцовой Смуты. Во дворце образовалась новая знать, в которой первенствовали семьи Юрьевых (позднее Романовы) и Годуновых. Вокруг них группировалась их родня и свояки, в составе которых были и князья, сблизившиеся или породнившиеся с сильными семьями дворцовой знать. В проти-воположность этой среде, загнанные и запуганные Грозным “княженецкие” семьи продолжали и после опричнины составлять особую группу родовой знати, если не вовсе устраненную из дворца, то поставленную в стороне от его интимной жизни и вне царской ласки. В этой группе боярства виднейшими были князья Шуйские, Во-ротынские, Голицыны, Куракины. В их родне находились представители как про-чих княжеских линий, так и простого боярства. Таким образом, в московской знати до конца 16 в. жило старинное различие между княжатами и не княжатами; но ха-рактер этого различия несколько изменился. Обе группы достаточно перемешались между собой путем браков и иных житейских сближений и стали пестры по соста-ву. В эпоху опричнины они окончательно сравнялись по служебному положению. Но в одной из них, “княженецкой”, жил еще старый дух, цела была удельная заква-ска, сильна была ненависть к опричнине, направленной как раз на ту группу, и к династии, традиционно утеснявшей княжат. В другой же – приверженность к Моск-ве как к давнему месту службы получила характер привязанности именно к дина-стии, с которой удалось этим людям породнится и связать свою судьбу. Здесь, на-против, держалась мысль сохранить тот служебный и придворный порядок, кото-рый создался во дворце как последствие опричнины и вызванного ею падения кня-жат. В минуту кончины Грозного во дворце его княжеская группа не играла ника-кой роли, и делами распоряжалась знать дворцовая. Отменив ненавистные всем террористические опричнинские порядки, Юрьев и Годунов держались, однако, старой традиции в отношении княженецких родов и этим, в сущности, продолжали режим Грозного. Ставший во главе дел Борис Годунов как бы олицетворял собою лично этот режим и поэтому в особенности возбуждал против себя дурные чувства бояр-княжат. По их мнению, его надо было устранить и как слишком молодого карьериста, и как представителя известной системы. С его падением могла пасть и самая система, так как со смертью Никиты Романовича один Борис оставался в дворцовой знати способным человеком; прочие же ее представители были или мо-лоды, или ничтожны.
В этом сочетании общих и личных условий крылась причина тех покушений на Бориса Годунова, какие предпринимались родовитейшими боярами в первые го-ды правления Бориса. Таких покушений было несколько, и все их Борис отразил. В результате столкновений с ними его противники исчезали из дворца и из Москвы: попал в монастырь престарелый князь И. Ф. Мстиславский, были сосланы князья Шуйские, сведен с митрополии митрополит Дионисий, удалены Головины… Борис “осиливал” своих недругов без террора и крови. Казнены были только те “мужики”, шесть или семь, которые учинили в 1587 году уличный беспорядок с целью просить “ото всея земли” бездетного царя Федора развестись с сестрой Бориса и взять дру-гую жену “царского ради чадородия”. Подстрекнувшие “мужиков” князья Шуйские надеялись, что с удалением царицы Ирины потеряет значение и Борис. Но Борис ухитрился не только удалить самих Шуйских, но и себя укрепить в правительстве так, что ему не страшны стали никакие интриги. Он повел дело таким образом, что стал - формально и гласно - регентом государства при избегавшем “мирской доку-ки” царе Федоре, явно неспособном ни на какие дела.
1.2. Борис Федорович Годунов.
Борис и на престоле правил так же умно и осторожно, как прежде, стоя у пре-стола при царе Федоре. Он начал царствование с большим успехом, даже с блеском, и первыми действиями на престоле вызвал всеобщее одобрение. Но, признавая, что он наружностью и умом всех людей превосходил и много похвального учинил в го-сударстве, был светлодушен, милостив и нищелюбив, хотя неискусен в военном де-ле, находили в нем и некоторые недостатки: он цвел добродетелями и мог бы древ-ним царям уподобится, если бы зависть и злоба не омрачили этих добродетелей. Его упрекали в ненасытном властолюбии и в наклонности доверчиво слушать на-ушников и преследовать без разбора оболганных людей, за что и восприял он воз-мездие.
Считая себя малоспособным к ратному делу и не доверяя своим воеводам, царь Борис вел нерешительную, двусмысленную внешнюю политику, не восполь-зовался ожесточенной враждой Польши со Швецией, что давало ему возможность союзом с королем шведским приобрести от Польши Ливонию. Главное его внима-ние обращено было на устройство внутреннего порядка в государстве, на “исправ-ление всех нужных царству вещей”. Царь крепко заботился о бедных и нищих, рас-точал им милости, но жестоко преследовал злых людей и такими мерами приобрел огромную популярность. Впрочем, Годунов продолжал некоторым образом следо-вать программе Грозного, не проявляя лишь его жестокости: Борис покровительст-вовал людям низкого звания в ущерб родовитой знати. Но Годунов вместе с тем деятельно выступал в качестве примирителя в ожесточенной схватке тех обломков былого общественного строя, которые, покоряясь присущему им закону развития, стремились со своей стороны органически преобразоваться, но сталкивались между собой в страстной борьбе.
Политическая роль Бориса была очень трудна, но и почетна. Судьбы страны достались в его руки в тяжелые дни рокового кризиса. Проигранная война за мор-ской берег, истощившая государство и разорившая его западные области; разброд населения и землевладельческий крах в центре; опричнинский террор с его тяжки-ми моральными и материальными следствиями – все это создавало исключитель-ную по трудности обстановку. Около двенадцати лет (1585-1597) правил Борис го-сударством при царе Федоре и все эти годы поневоле посвятил борьбе с этой об-становкой. Он достиг больших успехов. В сфере внешней политики он заставил враждебных соседей, Швецию, Литву и Польшу, признать возрождение политиче-ской силы Москвы после понесенных ей при Грозном поражений. При Борисе во всех проявлениях московской политической жизни, во всех сношениях с окружав-шими Москву государствами чувствовался подъем правительственной энергии и сознания своих сил и возможностей. В политике внутренней задачи момента были еще сложнее и труднее, чем в политике внешней: но и здесь Борису удалось очень многое. Во-первых, он бесспорно, улучшил общее экономическое положение свои-ми мерами относительно торговли. Потеряв балтийские гавани, Москва при Гроз-ном, благодаря войне, перестала торговать с Европой и на Литовско-Польской гра-нице; ей оставался только северный торговый путь. Борис выговорил некоторую свободу сообщений через шведские земли – для купцов, идущих с Балтики с това-рами на царское имя. Но так как торговля в Нарве осталась исключительно в швед-ских руках, то все внимание свое Борис направил на Беломорскую торговлю и ста-рался организовать ее в пользу Москвы, уничтожив исключительные льготы, дан-ные Грозным английской торговой компании. Во-вторых, Борис, продолжая проти-вокняжескую тенденцию Грозного, совершенно изменил способы ее применения. Московский дворец стал мирным и нравственным; правительственные приемы ста-ли мягкими и технически умелыми. Страна испытала действительное облегчение.
Однако эти успехи не могли излечить главного недуга московской жизни. Кризис землевладения в центре продолжался; поместные земли оставались без ра-бочей силы, и “тощета” служилых людей не уменьшалась; выход трудового народа на украйны не стал меньше; и борьба за рабочие руки шла с большим ожесточени-ем.
1.3.Годуновы и Романовы; смерть Угличского князя “ца-ревича” Димитрия.
Такова в самых общих чертах правительственная деятельность Бориса Году-нова. В начале 1598 г., в момент смерти царя Федора, он был, бесспорно, первым лицом в государстве, популярным правителем и прославленным благотворителем, у которого “строенье его в земле таково, какого николи не бывало: никто большой, ни сильный никакого человека, ни худого сиротки не изобидят”. Но, “естеством светлодушен и нравом милостив”, Борис все-таки имел врагов. Прежде всего, среди них надобно назвать старую родовую, княжескую знать. Она видела в Борисе уче-ника и продолжателя Грозного, который по ненавистному ей принципу московской династии теснил и унижал “высокородных” и на их “степени” возводил худородных сверх “меры и времени”. Так думали не одни княжата: и иноземцы писали, что Го-дуновы старались всеми способами истребить или унизить древнейшую знать. Чем крепче овладевал Борис властью, тем более портились отношения и к знати нового образования, к тем боярским семьям, которые, как и сами Годуновы, принадлежали к среде дворцовых фаворитов и царской родни. В юности Бориса первенство в этой родне принадлежало тому боярскому роду, в котором каждое поколение по имени и прозвищу дедов именовалось последовательно Кошкиными, Захарьиными, Юрье-выми, Романовыми. Романовы считали свой род не ниже, а выше Годуновского, и не менее Бориса мечтали о возможности наследовать трон бездетного царя Федора. В лице молодых Романовых для Бориса вырастал опаснейший враг.
Было в московской жизни того времени такое обстоятельство, которое можно было использовать против Бориса. Это смерть так называемого “царевича Димит-рия”, младшего единокровного брата царя Федора, прижитого Грозным от седьмой его жены Марьи Нагой. Незаконный канонический брак делал и плод этого брака сомнительным в отношении законности. Однако малютку “князя Димитрия” (его тогда так титуловали) по смерти отца признали “удельным князем” Угличским и послали в Углич, на “удел”, вместе с матерью и дядями. Разумеется, в это время “удел” был уже фикцией, и в Угличе рядом с удельным дворцом жили и действова-ли агенты центрального правительства, московские чиновники – постоянные (дьяк Мих. Битяговский) и временные (“городовой прикащик” Русин Раков). Между На-гими и этими представителями государственной власти шла постоянная вражда, так как Нагие не могли отрешиться от мечты об “удельной” автономии и считали, что московское правительство и его агенты нарушают права “удельного князя”. Госу-дарственная власть, конечно, не склонна была признать удельные притязания и по-стоянно давала Нагим поводы к обидам и злословию. В такой-то обстановке посто-янной злобы, брани и ссор и погиб маленький Димитрий. 15 мая 1591 г. он умер от раны, нанесенной ножом в горло во время игры его в свайку с “потешными робят-ками” на внутреннем дворе Угличского дворца. Официальным следователям (князю Василию Ивановичу Шуйскому и митрополиту Геласию) очевидцы события пока-зали, что царевич сам себя поколол ножом во внезапном припадке “падучей немо-чи” (точнее, в припадке эпилептического психоза). Но в момент события мать Ди-митрия, обезумевшая от горя, стала кричать, что царевича зарезали. Подозрение ее пало на московского дьяка Битяговского и его близких. Толпа, созванная набатом, учинила над ними погром и насилие. Были пограблены дом и канцелярия (“приказ-ная изба”) Битяговского и убито свыше десяти человек. После “сыска” во всем про-исшедшем московские власти признали, что царевич погиб от нечаянного само-убийства, что Нагие виноваты в подстрекательстве, а угличане в убийствах и гра-беже. Виновные были сосланы в различные места, “царица” Марья Нагая постри-жена в дальнем монастыре, а царевич погребен в Угличском соборе. Его тела не привезли в Москву, где обычно хоронили лиц великокняжеской и царской семьи – в “Архангеле” с “пресветлыми царскими родителями”; и царь Федор не приехал на похороны брата; и могила царевича не стала памятной и была незаметна настолько, что ее не сразу нашли, когда стали искать в 1606 году. Походило на то, что в Моск-ве по “царевиче” не горевали, а напротив - постарались его забыть. Но тем удобнее было распространиться темным слухам по поводу этого необычного дела. Слухи говорили, что царевич был убит, что его смерть надобна была Борису, желавшему воцариться после царя Федора, что Борис сначала посылал яд царевичу, а затем ве-лел его зарезать, когда мальчика уберегли от яда. Одновременно шли толки о том, что в случае кончины Федора престол должен достаться не Годунову, а старшему из Романовых, род которых знатнее Годуновского. О том, что более других имеют право на престол княжата Рюриковичи, в Москве слышно не было: но в Польше были уверены, что именно князья Шуйские должны по праву княжеского первород-ства почитаться преемниками угасавшей московской династии.
Все такого рода слухи были преждевременны. О “бесчадии” царя Федора го-ворить было трудно, ибо его супруга не была бесплодна: у нее рождались мертвые дети. А в 1592 г. родилась – уже по смерти царевича Димитрия – живая дочь “ца-ревна Федосья”. Борис, конечно, знал, что от царя Федора еще может “процвесть царский корень” и что убийство незаконного царева брата не наверное откроет до-рогу к царскому престолу. Казалось бы, что по одним этим соображениям он не мог стать легкомысленным убийцей. Но и кроме этих соображений у него не могло быть в дни смерти царевича, в 1591 году, особой боязни политического выступле-ния Димитрия. В ожидании потомства царь, обеспечивая будущность любимой им жены, приобщил ее формально к делам управления. Впервые в Московском госу-дарственном быту царица, как первосоветница своего супруга, наравне с боярами принимала участие в обсуждении государственных и даже церковных дел. Такой практикой постепенно подготовлялось то, что последовало при кончине царя Федо-ра, - передача царства царице Ирине. Если бы удельный князь Димитрий оставался в живых, его право на наследие престола было бы оспорено Ириной. Законная жена и многолетняя соправительница царя Ирина, разумеется, имела бы более прав на трон, чем внезаконный припадочный царевич из “удела”. Чтобы убедиться в этом, стоит лишь вспомнить ту беспощадную презрительную суровость, с какой древне-русское правосознание относилось к незаконным детям, официально именуя их не-печатным словом. Борис-правитель, делая свою сестру-царицу соправительницей скорбного главою царя, этим самым поражал Димитрия вернее, чем ядом и ножом: он уготовил ему политическую смерть ранее физической и в последней не нуждал-ся. Однако людская молва, рождаясь в умах неискусных и злобствующих на Бориса и не возвышаясь до точного разумения обстановки, создала Борису репутацию вла-столюбца, ради власть и царского сана способного даже на кровавое преступление.
Наконец, в 1604 году пошел самый страшный слух. Года три уже шептали в Москве про неведомого человека, назвавшего себя царевичем Димитрием. Теперь разнеслась громкая весть, что агенты Годунова промахнулись в Угличе, зарезали подставного ребенка, а настоящий царевич жив и идет из Литвы добывать прароди-тельский престол. Замутились при этих слухах умы у русских людей, и пошла Сму-та.
Сейчас смотрят:{module Сейчас смотрят:}
